1965. Процесс Синявского — Даниэля. «Митинг гласности». Возникновение правозащитного движения в СССР

Осенью 1965 года общественность всколыхнул арест писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Написание и передача ими за границу для публикации художественных и публицистических произведений, содержавших политическую сатиру и критику советских порядков, квалифицировались как политическое преступление — «антисоветская агитация и пропаганда».

На фоне опасений, что после снятия Хрущёва руководство КПСС может развернуть политический курс в сторону ресталинизации, общественность увидела в аресте писателей первый шаг к возобновлению массовых репрессий. На «московских кухнях» взволнованно обсуждали, что можно сделать, чтобы не остаться безвольными запуганными наблюдателями, как в самые страшные сталинские годы.

5 декабря 1965 года по инициативе ученого-математика Александра Есенина-Вольпина в Москве на Пушкинской площади прошел «Митинг гласности» с выражением солидарности с Синявским и Даниэлем и требованием справедливого и гласного суда над ними. Это была первая заранее анонсированная протестная акция в послевоенном СССР; поскольку она состоялась в день, когда отмечался государственный праздник — День Конституции, ее лозунгом стало «Уважайте советскую Конституцию!» К шести часам вечера на площади собралось несколько сотен человек. Их уже ждали сотрудники КГБ в штатском. Едва организаторы развернули плакаты, они были почти мгновенно задержаны.

«Митинг гласности» стал неожиданным для властей проявлением гражданской позиции людей, которые больше не испытывали парализующего страха перед государством и стремились организовать жизнь в своей стране на основе уважения к человеческому достоинству. Позднее возникла традиция проводить правозащитные демонстрации ежегодно 5 декабря.

Синявский и Даниэль были осуждены на длительные сроки заключения в лагерях, но общественное брожение, усиленное пропагандистскими публикациями в официальной прессе и коллективными письмами в защиту писателей, которые распространялись в самиздате, имело огромный резонанс, который долго не стихал.

Середина 1960-х годов — время возникновения в общественной жизни СССР нового явления — правозащитного движения. Немногочисленные смелые интеллектуалы открыто выступили с требованием гражданских и политических свобод и общей демократизации советского режима. Коммунистической идеологии они противопоставили идею защиты прав человека. Их базовыми принципами были ненасилие и публичность.

Это было особое время и для Сахарова.

«Уже в конце 50-х годов и особенно в 60-е годы все большее место в моем мире стали занимать общественные вопросы», — отмечал позднее он.

Важнейшую роль в эволюции его взглядов сыграло знакомство с самиздатом, в особенности с работами, раскрывавшими античеловеческую сущность сталинизма и его многообразные последствия для советского общества.

В 1965 году он вновь, как в 1948 году, получил предложение вступить в партию. Это позволило бы политическому руководству страны контролировать строптивого академика, однако сам Андрей Сахаров видел свой гражданский долг в том, чтобы сохранить моральную независимость.

«Я убежден — находясь вне рядов КПСС, я приношу бóльшую пользу стране», — таков был его ответ.

1966. Участие в общественных кампаниях против реабилитации сталинизма и политических репрессий

С 1966 года Сахаров стал проводить больше времени в Москве. Работу по военной тематике на «Объекте» он совмещал с исследованиями фундаментальных проблем физики в ФИАНе. Это позволяло ему подолгу жить в Москве и способствовало новым знакомствам и общению. С этого времени он начал принимать все более активное участие в коллективных действиях столичной интеллигенции.

14 января 1966 года в преддверии XXIII съезда КПСС двадцать пять известных деятелей культуры и науки, включая физиков, направили первому секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу письмо с протестом против возможных попыток пересмотра решений ХХ съезда и реабилитации Сталина.

Среди подписавших это письмо был и Сахаров. Это было первое его выступление по вопросу общеполитической значимости, не связанному непосредственно с наукой.

«Письмо двадцати пяти» не было опубликовано, однако его авторы не остались без поддержки. 25 марта свое письмо аналогичного содержания на имя Брежнева направили еще тринадцать видных ученых и деятелей культуры. Официальной реакции властей не последовало, но сторонники реабилитации Сталина и сталинизма не решились на съезде открыто заявить о своей позиции.

А в сентябре 1966 года Сахаров принял участие в еще одной петиции, на этот раз уже направленной против репрессивной политики властей — подготовкой к внесению в Уголовный кодекс РСФСР новой политической статьи 190.1 («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй») в дополнение к уже существующей статье 70 («Антисоветская агитация и пропаганда»). Принятие этих изменений очевидным образом было направлено против инакомыслящих, которые высказывали несогласие с теми или иными советскими порядками и действиями властей.

Ограничение свободы мысли, убеждений, критики и информационной деятельности было для Сахарова неприемлемо. Позднее он напишет:

«Во всех известных мне случаях честные, самоотверженные люди были осуждены по статьям 70 и 190.1 за распространение сведений, в истинности которых они были убеждены и которые в большинстве случаев действительно соответствовали истине <...> Цели их действий в подавляющем большинстве случаев были высокими — стремление к справедливости, гласности, законности (что бы ни писали о них беспринципные пасквилянты)».

В начале 1960-х гг. правозащитная организация «Международная амнистия» ввела особое обозначение для людей, которые подверглись преследованию за убеждения; их стали называть «узниками совести». В 1966 году Сахаров еще не знал этого термина, но впоследствии он будет активно пользоваться им, приложит немало сил для защиты узников совести в Советском Союзе и сам будет признан «Международной амнистией» узником совести.

А в тот момент он, подписав коллективное письмо, дополнительно направляет от своего имени телеграмму председателю Президиума Верховного Совета СССР, прося его воздержаться от принятия одиозного решения.

«Так впервые моя судьба переплелась с судьбой той малочисленной, но очень весомой в нравственном и, смею сказать, в историческом плане группы людей, впоследствии получивших название “инакомыслящие”», — писал Сахаров.

Никакой реакции ни на письмо, ни на его телеграмму не последовало, но ясным ответом со стороны властей стало издание 16 сентября Указа Президиума Верховного Совета о включении статьи 190.1 в Уголовный кодекс РСФСР.

1966. Участие в правозащитной демонстрации на Пушкинской площади

5 декабря 1966 года академик Сахаров впервые участвовал в молчаливой правозащитной демонстрации в центре Москвы у памятника Пушкину.

Он вспоминал, что накануне этой акции нашел в своем почтовом ящике конверт без адреса, в котором лежали две листовки: одна с рассказом о судьбе художника Виктора Кузнецова, помещенного в психиатрическую больницу за высказывания о необходимости демократизации советской Конституции, другая — с призывом выйти 5 декабря на Пушкинскую площадь, ровно в шесть часов вечера, снять головной убор и простоять так одну минуту в знак поддержки Кузнецова и других политзаключенных.

Сахаров отправился на Пушкинскую площадь.

«Около памятника стояло кучкой несколько десятков человек, все они были мне незнакомы. Некоторые обменивались тихими репликами, — вспоминал он. — В шесть примерно половина из них сняли шляпы, я тоже, и, как было условлено, молчали (как я потом понял, другая половина были сотрудники КГБ). Надев шляпы, люди еще долго не расходились. Я подошел к памятнику и громко прочитал надпись на одной из граней основания:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Потом я ушел одновременно с большинством».

После этого Сахаров ежегодно участвовал в таких «минутах молчания» в поддержку политзаключенных на Пушкинской площади.

1967. Первое выступление в защиту инакомыслящих

В начале 1967 года Сахарову стало известно об аресте в Москве четырех молодых людей: Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова, Веры Лашковой и Алексея Добровольского. Они обвинялись в составлении и распространении политического самиздата, в том числе «Белой книги» по делу Синявского и Даниэля, которая была опубликована на Западе. По статье об «антисоветской агитации и пропаганде» им грозили большие сроки заключения в лагерях.

Репрессии в отношении Гинзбурга, Галанскова, Лашковой и Добровольского вызвали возмущение московской общественности. Вечером 22 января на Пушкинской площади состоялась акция протеста, в которой приняло участие несколько десятков человек. Протестующие были разогнаны, некоторые арестованы, пятеро впоследствии осуждены за «организацию групповых действий, нарушающих общественный порядок».

Сахаров 11 февраля написал и передал в Политбюро ЦК КПСС обращение от своего имени к генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу об освобождении Гинзбурга, Галанскова, Лашковой и Добровольского и о необходимости демократических преобразований в стране.

«Оно было закрытым, то есть я его не передавал для опубликования и распространения, и тем более иностранным корреспондентам — все это было еще впереди, — вспоминал он позднее. — Это письмо, тем не менее, очень важный этап в моей биографии. Оно было моим первым действием в защиту конкретных людей — инакомыслящих».

Никакого ответа он и на этот раз не получил, но вскоре министр среднего машиностроения СССР, руководитель советской ядерной программы Ефим Славский, выступая перед физиками, заявил: «Сахаров хороший ученый, он много сделал, и мы его хорошо наградили. Но он шалавый (то есть неразумный, без царя в голове) политик, и мы примем меры».

Меры, принятые для «вразумления» Сахарова, состояли в том, что он был снят с одной из должностей, которые он занимал на «Объекте»; в результате его зарплата уменьшилась вдвое. Тем не менее он оставался заместителем научного руководителя «Объекта». Его огромные заслуги перед государством, высокое положение в военно-технической элите страны и причастность к государственной тайне служили ему защитой от произвола власти, а сам он воспринимал свой исключительный статус как эффективный инструмент прямого диалога с руководством страны и считал своим долгом высказываться по общественно-значимым проблемам.

1967. Участие в общественной кампании по защите озера Байкал от загрязнения

Наряду с общественными кампаниями правозащитного характера Сахаров участвовал и в экологическом движении, которое в это же время зарождалось в СССР. Первым общественным объединением такого характера стал созданный в 1967 году Комитет защиты Байкала. В центре дискуссий стояла целесообразность строительства огромного Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, ядовитые стоки которого угрожали экологической безопасности озера.

Инициатива общественного обсуждения этой проблемы принадлежала молодежи, но к работе Комитета были привлечены и крупные ученые; его поддерживали многие деятели культуры, в прессе появлялись сочувственные публикации. Проделав большую аналитическую и экспертную работу, Комитет пришел к выводу о том, что предполагаемое промышленное строительство неизбежно окажет крайне негативное воздействие на хрупкую экосистему Байкала и, как следствие, на жизнь населения огромных территорий, и предложил объявить зону Байкала заповедной. Это требовало радикального пересмотра планов развития промышленности и государственных инвестиций, сформированных еще в 1950-х гг.

Комитет защиты Байкала не имел оппозиционного характера; он действовал под эгидой Центрального комитета комсомола, и значит, под партийным контролем, однако замкнутая, косная система партийного руководства страной оказалась неспособна адекватно воспринимать независимые точки зрения и альтернативные идеи, даже если они исходили от вполне лояльной общественности и профессионалов, — в этом Сахаров убедился на собственном опыте.

Когда предложения Комитета защиты Байкала были представлены на рассмотрение ЦК КПСС, Сахаров в очередной раз воспользовался своим уникальным положением «отца советской водородной бомбы» — он прямо позвонил Леониду Брежневу, надеясь, что сможет убедить первое лицо в государстве обратить особое внимание на проблему Байкала. Это был последний их личный разговор. Брежнев уклонился от обсуждения темы Байкала, а вскоре стало ясно, что мнение Комитета защиты Байкала полностью проигнорировано властями.

Для Сахарова это стало большим разочарованием. Позднее, вспоминая об этом эпизоде своей биографии, он писал:

«Мое участие в борьбе за Байкал было безрезультатным, но очень много значило лично для меня, заставив вплотную соприкоснуться с проблемами охраны среды обитания и в особенности с тем, как она преломляется в специфических условиях нашей страны».

Однако, несмотря на неудачу этого первого, самого раннего этапа общественной борьбы за защиту Байкала, Андрей Сахаров навсегда сохранил живой интерес к экологическим проблемам страны и уверенность в том, что их решение возможно только совместными усилиями власти и общества и с опорой на добросовестную и независимую научную экспертизу.

1968. «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»

1968 год стал переломным в судьбе Сахарова. Позднее, вспоминая то время, он напишет:

«С конца пятидесятых годов все более отчетливым образом вырисовывалось коллективное могущество военно-промышленного комплекса, его энергичных, беспринципных руководителей, слепых ко всему, кроме своего «дела». Я был в несколько особом положении. В качестве теоретика-изобретателя, сравнительно молодого и к тому же беспартийного, я находился в стороне от административной ответственности, был свободен от партийной идеологической дисциплины. Мое положение давало мне возможность знать и видеть многое, заставляло чувствовать свою ответственность, и в то же время я мог смотреть на всю эту извращенную систему несколько со стороны».

«К началу 1968 года я был внутренне близок к осознанию необходимости для себя выступить с открытым обсуждением основных проблем современности. <...> Из литературы, из общения с Игорем Евгеньевичем Таммом (отчасти с некоторыми другими) <...> я узнал об идеях открытого общества, конвергенции и мирового правительства <...>. Эти идеи возникли как ответ на проблемы нашей эпохи и получили распространение <...> среди западной интеллигенции, <...> среди таких людей, как Эйнштейн, Бор, Рассел, Сциллард. Эти идеи оказали на меня глубокое влияние <...>, я увидел в них надежду на преодоление трагического кризиса современности», — вспоминал он.

Особенно вдохновили его события Пражской весны, которые, казалось, открыли путь к демократизации политической системы не только Чехословакии, но и других стран Восточного блока.

В феврале он взялся за написание не письма, обращенного в высшие политические сферы, а настоящей публицистической статьи, рассчитанной на широкое распространение. Она получила название «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе».

Эту свою работу Сахаров в дальнейшем высоко ценил, хотя и отмечал ее несовершенство.

«Основная мысль статьи — человечество подошло к критическому моменту своей истории, когда над ним нависли опасности термоядерного уничтожения, экологического самоотравления, голода и неуправляемого демографического взрыва, дегуманизации и догматической мифологизации, — так он сам кратко пересказывал ее. — Эти опасности многократно усиливаются разделением мира, противостоянием социалистического и капиталистического лагерей. В статье защищается идея конвергенции (сближения) социалистической и капиталистической систем. Конвергенция должна <...> способствовать преодолению разделения мира и тем самым — устранить или уменьшить главные опасности, угрожающие человечеству. В результате экономической, социальной и идеологической конвергенции должно возникнуть научно управляемое демократическое плюралистическое общество, свободное от нетерпимости и догматизма, проникнутое заботой о людях и будущем Земли и человечества, соединяющее в себе положительные черты обеих систем. <...>

В соответствии с общим планом статьи я писал о преступлениях сталинизма (не приглушенно, как в советской прессе, а в полный голос) и о необходимости его полного разоблачения, о решающей важности для общества свободы убеждений и демократии, о жизненной необходимости научно регулируемого прогресса и опасностях неуправляемого, хаотического прогресса, писал о необходимых изменениях внешней политики. <...>

Пафос моей статьи — отказ от крайностей, от непримиримости и нетерпимости, слишком часто присущих революционным движениям и крайнему консерватизму, стремление к компромиссу, сочетание прогресса с разумным консерватизмом и осторожностью. Эволюция, а не революция, как лучший “локомотив истории”».

Фактически Сахаров предложил, по его собственному определению, «глобальную футурологическую позитивную программу развития человечества».

«Я при этом сознавал и не скрывал от читателя, что в чем-то это утопия, — отмечал он, — но я продолжаю считать эту попытку важной».

При всей универсальности выдвинутых в статье идей среди них были такие, которые имели особенную значимость именно для Советского Союза, который все еще нес на себе отпечаток сталинского тоталитаризма.

«Человеческому обществу необходима интеллектуальная свобода — свобода получения и распространения информации, свобода непредвзятого и бесстрашного обсуждения, свобода от давления авторитета и предрассудков, — писал в своих «Размышлениях...» Сахаров. — Такая тройная свобода мысли — единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами, которые в руках коварных лицемеров-демагогов легко превращаются в кровавую диктатуру».

В середине апреля статья была окончена, и Сахаров передал ее для распространения в самиздат. Таким образом он хотел поверить свои мысли чужой реакцией и ожидал откликов и критики. Первыми читателями «Размышлений...» стали его коллеги по «Объекту», а затем и совсем незнакомые люди, и уже в конце мая текст статьи оказался в распоряжении КГБ.

Вскоре председатель КГБ Юрий Андропов, посылая для ознакомления членам ЦК КПСС работу Сахарова, докладывал: «По имеющимся официальным и агентурным данным, Сахаров характеризуется выдающимся ученым, человеком, обладающим широким кругозором не только в вопросах теоретической физики, но и проявляющим глубокий интерес к проблемам биологии, медицины, литературы и политики. <...> В настоящее время Сахаров продолжает работать над составлением документа политического характера».

Больше всего главу КГБ беспокоила возможность попадания сахаровской статьи на Запад. По его поручению академик Юлий Харитон — научный руководитель «Объекта», человек, которого Сахаров весьма уважал, пытался уговорить его, пока не поздно, «изъять» рукопись из обращения, однако получил твердый ответ:

«Содержание соответствует моим убеждениям, и я полностью принимаю на себя ответственность за распространение этой работы. Только на себя. “Изъять” ее уже невозможно».

Вслед за этим Сахаров сам направил свою статью непосредственно Леониду Брежневу. Свою деятельность и свои взгляды он и не думал скрывать.

«С этой статьей автор обращается к руководству нашей страны, ко всем гражданам, ко всем людям доброй воли во всем мире. Автор понимает спорность многих положений статьи, его цель — открытое, откровенное обсуждение в условиях гласности», — писал он.

В тот момент он еще не знал, что диссидент Андрей Амальрик, понимая глобальную значимость этой работы, уже передал ее иностранным журналистам.

«Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» были опубликованы в сокращенном виде в переводе на голландский язык 6 и 13 июля в двух номерах выходящей в Амстердаме вечерней газеты Het Parool. 22 июля за этим последовала полная публикация в переводе на английский язык в американской газете The New York Times.

‍

О том, что его работа стала доступна широкой международной общественности, Сахаров узнал 10 июля, слушая новости на русском языке, которые передавала одна из иностранных радиостанций.

«Я понял, что дело сделано. Я испытал в тот вечер чувство глубочайшего удовлетворения!» — напишет он позднее.

Последнюю попытку усмирить Сахарова предпринял министр Ефим Славский. Он предложил автору «Размышлений...» выступить с заявлением о том, что заграничная публикация сделана без его разрешения и не отражает его истинные взгляды. Сахаров ответил резким отказом, и такое упорство не осталось без последствий.

«Опубликование за рубежом «Размышлений» мгновенно повлекло мое отстранение от секретных работ (в августе 1968 года) и перестройку всей моей жизни на новый лад», — констатировал он.

Фактически жизнь академика Сахарова разделилась надвое: до «Размышлений...» и после них.

Отныне и навсегда он потерял доступ на «Объект» и никогда больше не работал над военными темами, а в его общественной деятельности начинает доминировать правозащитная проблематика.

Между тем «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» стали сенсацией международного масштаба. До конца 1968 года они были опубликованы более чем в тридцати периодических изданиях на разных языках и вышли отдельными изданиями в Голландии, США, Германии, Франции, Дании, Канаде, Италии и других странах. Совокупный тираж этой работы в 1968–1969 гг. составил 18 млн экземпляров.

До Сахарова доходила малая часть зарубежных откликов, однако он понял, насколько важным и своевременным оказалось его высказывание.

«Высокую оценку за рубежом «Размышления...» получили в интеллигентно-либеральных кругах, — писал он. — Принадлежавшие к ним люди увидели в моей статье не только большое совпадение с их взглядами (об опасности термоядерной войны, о демократии, о важности интеллектуальной свободы, о необходимости помогать слаборазвитым странам экономически, об экологической опасности, о наличии положительных черт и у социализма, и у капитализма и т. д.), но и подтверждение реальности их надежд! Ведь родственный голос донесся с той стороны железного занавеса и исходил от представителя той профессии, которая у них обычно ближе к «ястребам», чем к «голубям». <...> Моя статья нравилась также и людям более консервативных взглядов, увидевшим в ней острую критику реально осуществленного в СССР общества. Экологические, гуманитарные, научно-футурологические аспекты статьи были по душе всем. В общем, по широте и глубине воздействия на общественное мнение Запада статья стала событием, при всех ее ясных мне уже тогда недостатках».

Что касается СССР, то здесь «Размышления...» могли распространяться только в самиздате; в диссидентской среде они были приняты с огромным интересом.

1968. Пражская весна. Ввод советских войск в Чехословакию

Первая половина 1968 года в Чехословакии была ознаменована событиями, которые получили название «Пражская весна». Новый глава компартии Чехословакии Александр Дубчек решился порвать со сталинистскими традициями партийного руководства страной и развернул демократические реформы. Целью Пражской весны было провозглашено построение «социализма с человеческим лицом». Деятельность реформаторов получила горячее одобрение и поддержку населения Чехословакии, в особенности интеллигенции.

Сахаров следил за событиями в Чехословакии в основном по передачам зарубежных радиостанций; некоторые подробности сообщали знакомые, связанные с правозащитным движением.

«Казалось, что в Чехословакии происходит наконец то, о чем мечтали столь многие в социалистических странах, — социалистическая демократизация (отмена цензуры, свобода слова), оздоровление экономической и социальной систем, ликвидация всесилия органов безопасности внутри страны с оставлением им только внешнеполитических функций, безоговорочное и полное раскрытие преступлений и ужасов сталинистского периода <...>. Даже на расстоянии чувствовалась атмосфера возбуждения, надежды, энтузиазма», — вспоминал он.

Выход ситуации в Чехословакии из-под контроля Москвы вызвал ярость советского руководства, и в ночь с 20 на 21 августа началось вторжение в Чехословакию войск пяти государств — участников Варшавского договора (СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши). В общей сложности на территорию небольшой страны вошло 300 тыс. иностранных солдат и 7 тыс. танков. Очаги гражданского сопротивления были подавлены силой, имелись человеческие жертвы.

О вторжении Сахаров узнал 21 августа из советских газет.

«Это не только было крушение надежд, связанных с Пражской весной, но в еще большей степени — саморазоблачение всей системы «реального социализма», его косности, неспособности вынести любые попытки изменений в сторону плюрализма и демократизации <...> По-видимому, наиболее опасными и «заразными» для этой системы представлялись два наиболее естественных с точки зрения нормального здравого смысла шага: отмена цензуры и выборы на партийный съезд без спущенных сверху списков».

Вторжение в Чехословакию стало шоком для тех людей в СССР, которые питали надежду на возможность демократизации политической и общественной жизни в собственной стране и еще верили в возможность конструктивного диалога с властью. Рушилась мечта о том, что после победы над нацизмом и избавления от сталинизма, возможно построение справедливого, гуманного общества. Тысячи людей испытали жгучий стыд за свою страну.

23 августа поэт Евгений Евтушенко напишет стихотворение «Танки идут по Праге» с пронзительным финалом:

Пусть надо мной — без рыданий —
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».

1968. «Демонстрация семерых» на Красной площади в Москве

25 августа 1968 года на Красной площади в Москве состоялась «демонстрация семерых» — акция группы советских диссидентов, проведенная в знак протеста против вторжения в Чехословакию советских войск, начатого 21 августа, и силового подавления Пражской весны.

В демонстрации приняли участие восемь человек: Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг. В полдень они уселись на мостовую возле Лобного места и развернули плакаты с надписями: «Мы теряем лучших друзей», «At’ žije svobodné a nezávislé Československo!» («Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!»), «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!», «Свободу Дубчеку!»

Уже через несколько минут все участники демонстрации были задержаны, а Виктор Файнберг еще и избит так, что лишился передних зубов. Татьяну Баеву вскоре отпустят, поверив словам других участников о том, что она оказалась рядом с ними случайно, но семерым грозило суровое наказание.

Сахаров узнал об этих событиях на следующий день от Александра Солженицына.

Кольцо изоляции уже сжималось вокруг него самого, но несколько дней спустя он все-таки нашел возможность позвонить председателю КГБ Юрию Андропову. Он говорил о том, что очень обеспокоен судьбой арестованных демонстрантов, и предупредил, что жесткий приговор привлечет внимание всего мира и вызовет отрицательное отношение. Все это не произвело на Андропова впечатления; он отделался общими словами и, в частности, чтобы успокоить академика, заявил, что считает, что приговор не будет суровым.

Больше Сахаров никогда не беседовал с главой КГБ.

11 октября суд вынесет приговор участникам «демонстрации семи». Их плакаты будут признаны «клеветническими», а сами они получат разные сроки лишения свободы и ссылки по статьям 190.1 («распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй») и 190.3 («групповые действия, грубо нарушающие общественный порядок») УК РСФСР. Файнберга объявят невменяемым и отправят на принудительное лечение в специальную психиатрическую больницу, фактически в психиатрическую тюрьму. Горбаневскую как мать грудного ребенка освободят от наказания, но в декабре 1969 г., когда в самиздате начнет распространяться подготовленная ею документальная книга «Полдень» о судьбе демонстрантов, ее арестуют и тоже поместят в специальную психиатрическую больницу.

«Демонстрация семерых» на Красной площади стала не единственной, но самой значимой акцией гражданского протеста против антидемократической политики советского руководства.

«Для граждан Чехословакии эти люди стали совестью Советского Союза, чье руководство без колебаний осуществило подлое военное нападение на суверенное государство и союзника», — позднее скажет о них знаменитый чешский правозащитник, первый президент Чехии Вацлав Гавел, а Сахаров назовет их акцию «чудом, тем поступком, который восстанавливает честь целой страны».

1969. Смерть жены

8 марта 1969 года в московской клинике умирает жена Сахарова Клавдия Алексеевна. Ей было 50 лет, причиной смерти стал рак желудка.

Смерть жены стала для Сахарова тяжелым потрясением.

«Несколько месяцев после смерти Клавы я жил как во сне, ничего не делая ни в науке, ни в общественных делах, а в домашних тоже все делал механически», — вспоминал он.

Памяти жены Сахаров посвятит свою статью «Многолистная модель Вселенной», которая будет опубликована в следующем, 1970 году.

После смерти Клавдии Алексеевны Сахаров остался вдовцом с 20-летней дочерью Любовью (впоследствии в замужестве Верной) и 12-летним сыном Дмитрием. 24-летняя старшая дочь Татьяна (в замужестве Либерман) к этому времени уже жила отдельно. В 1968 году она родила дочь Марину — внучку Андрея и Клавдии Сахаровых.

1969. Возвращение в ФИАН

После публикации на Западе «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» Сахарову было запрещено приезжать на «Объект», а в мае 1969 года он получил предложение официально перейти на работу в Физический институт Академии наук СССР, где во второй половине 40-х годов начиналась его научная карьера.

«При этом от меня явно не ждали никакой научной продукции — важно было прилично избавиться от меня на Объекте», — писал Сахаров.

Сахаров стал старшим научным сотрудником Теоретического отдела ФИАНа, во главе которого стоял его прежний научный руководитель Игорь Тамм. Таким образом, благодаря отстранению от секретных военных работ он смог наконец полностью сосредоточиться на фундаментальных научных исследованиях.

В последующие годы его жизнь и работа будут связаны с Москвой. До конца жизни Сахаров останется сотрудником ФИАНа. Даже когда его конфликт с властями обострится до предела и он будет отправлен в ссылку, его не решатся уволить.

1969. Создание Инициативной группы по защите прав человека в СССР

20 мая 1969 года в Москве была создана первая открыто действовавшая независимая гражданская ассоциация в стране — Инициативная группа по защите прав человека в СССР. Она начала свою деятельность с того, что направила в Комитет прав человека ООН письмо с просьбой поставить на рассмотрение вопрос о нарушении основных гражданских прав и политических преследованиях в СССР.

«Мы обращаемся в ООН потому, что на наши протесты и жалобы, направляемые в течение ряда лет в высшие государственные и судебные инстанции в Советском Союзе, мы не получили никакого ответа. Надежда на то, что <...> власти прекратят беззакония, на которые мы постоянно указывали, <...> истощилась», — говорилось в этом письме.

В состав Инициативной группы вошли 15 советских правозащитников: математик Татьяна Великанова, поэтесса Наталья Горбаневская, биолог Сергей Ковалёв, экономист Виктор Красин, церковный писатель Анатолий Краснов-Левитин, математик Александр Лавут, переводчик Юрий Мальцев, геофизик Григорий Подъяпольский, лингвист Татьяна Ходорович, поэт-переводчик Петр Якир, учитель Анатолий Якобсон (все москвичи), а также военный инженер Генрих Алтунян (Харьков), рабочий Владимир Борисов (Ленинград), рабочий, активист крымско-татарского национального движения Мустафа Джемилев (Ташкент) и математик Леонид Плющ (Киев). Позднее к ним присоединился кинорежиссер Юрий Штейн (Москва).

Со многими из них Сахаров вскоре познакомится и подружится, и ему не раз придется выступать в их защиту от преследований властей.

1969. Передача своих сбережений на благотворительные цели

В августе 1969 года Сахаров передал все свои сбережения, хранившиеся в государственной сберегательной кассе, на благотворительные цели.

«За 19 лет работы на Объекте, не общаясь почти ни с кем, даже с родственниками, и почти никуда не выезжая, мы тратили много меньше денег, чем я получал. <...> Я решил пожертвовать эти деньги на строительство онкологической больницы, в фонд детских учреждений Объекта и в Международный Красный Крест на помощь жертвам стихийных бедствий и голодающим», — вспоминал он.

Как он узнал позднее, фактически, несмотря на его распоряжение, деньги были перечислены только в фонд строительства Онкологического центра в Москве и на счет Советского общества Красного Креста и Красного Полумесяца.

Общая сумма пожертвования составила 139 тыс. рублей. Для того времени это были огромные деньги — заработок простого человека более чем за сто лет.

Однако в СССР с его полностью огосударствленной экономикой и абсолютным доминированием государства во всех сферах жизни настоящая частная благотворительность не могла существовать; уже скоро Сахаров осознал это и стал считать свой благородный на первый взгляд поступок ошибкой.

«Я потерял контроль над расходованием большей части своих денег, передав их безликому государству. Через несколько месяцев (еще в 1969 году) я узнал о существовании общественной помощи семьям политзаключенных и стал регулярно давать деньги, но мои возможности были при этом более ограниченными. Я потерял возможность оказать денежную помощь некоторым своим родственникам, которым она была бы очень кстати, и вообще кому-либо, кроме брата и детей. <...> И наконец я потерял очень многое в позициях противоборства с государством, которое мне предстояло», — с горечью признавался он.

1970. «Меморандум» Сахарова, Турчина и Медведева

В начале 1970 года Сахаров знакомится с молодым физиком, кибернетиком, участником правозащитного движения Валентином Турчиным.

«У Турчина была идея: написать обращение к руководителям страны, в котором отразить одну, но ключевую, по его мнению, мысль — необходимость демократизации и интеллектуальной свободы для успеха научно-технического прогресса нашей страны. <...> Идея мне понравилась. <...> Труднее всего <...> оказалось найти влиятельных и либеральных, а главное, достаточно смелых людей для подписи», — вспоминал Сахаров.

Обращение, адресованное лидеру партии Леониду Брежневу, главе правительства Алексею Косыгину и главе Верховного Совета Николаю Подгорному, содержало удручающую панораму нарастающего «разлада и застоя» в экономике, науке, образовании и общественной жизни страны. Особенное внимание авторы уделили проблемам в научно-технической сфере, особенно отставанию от Запада в области высоких технологий, компьютеризации производственных и управленческих процессов. Причину этого они видели в антидемократических традициях и нормах общественной жизни, которые вели свое начало еще со сталинских времен, — внеэкономическом принуждении, ограничении на обмен информацией, подавлении интеллектуальной свободы.

«Не подлежит сомнению, что с началом второй промышленной революции эти явления стали решающим экономическим фактором, стали основным тормозом развития производительных сил страны», — утверждали они.

Письмо было выдержано в тоне лояльности к советскому политическому строю и к коммунистической идеологии; таким образом его авторы рассчитывали вовлечь своих адресатов в конструктивный диалог.

«Глубокоуважаемые товарищи! – писали они. — Не существует никакого другого выхода из стоящих перед страной трудностей, кроме курса на демократизацию, осуществляемого КПСС по тщательно разработанному плану. Сдвиг вправо, то есть победа тенденций жесткого администрирования, «завинчивания гаек», не только не решит никаких проблем, но, напротив, усугубит до крайности эти проблемы, приведет страну к трагическому тупику. Тактика пассивного выжидания приведет в конечном счете к тому же результату. Сейчас у нас еще есть возможность встать на правильный путь и провести необходимые реформы. Через несколько лет, быть может, будет уже поздно».

В целом программа, изложенная в этом обращении, была близка к горбачёвской перестройке, которая будет реализована семнадцать лет спустя и тогда уже не сможет предотвратить крах Советского Союза.

А в 1970 году вопреки ожиданиям Сахарова и Турчина никто из крупных ученых, которые до этого охотно принимали участие в подписании коллективных писем, не согласился поддержать их обращение. Разгром Пражской весны и политическое преследование инакомыслящих в самом СССР произвели деморализующее действие на интеллигенцию; стало ясно, что общественная активность становится опасной. Свою подпись под текстом поставил только историк, автор самиздатовской книги о сталинизме «К суду истории» Рой Медведев. В результате письмо троих получило неофициальное название «Меморандум Сахарова, Турчина и Медведева».

Окончательный вариант обращения был датирован 19 марта. Он был направлен адресатам с пометкой, что авторы ожидают ответа в течение месяца. Ответа не было, и тогда они передали свой «Меморандум» в самиздат для широкого распространения.

Сахаров тогда не знал, что реакция на его обращение со стороны руководителей государства все-таки последовала — уже в апреле КГБ установил в его квартире оборудование для секретного прослушивания.